История судьбы

Корифей: «Откровения Франгиз Шарифовой»

 

 

Когда  народной артистке Азербайджана Франгиз Шарифовой исполнилось 80 лет, Союз театральных деятелей Азербайджана устроил по этому поводу теплый прием. Поздравляя юбиляра, друзья и коллеги   увлеченно говорили  о ее больших заслугах в  развитии искусства страны, вспоминали  сыгранные ею роли в театре и кино и просто веселились, радуясь  возможности встретиться, пообщаться.

В тот день повезло и мне: при том, что  Франгиз ханум  не любит  откровенничать с  представителями прессы, на сей раз  на волне  ностальгических воспоминаний о прожитых годах  она любезно согласилась «дать интервью» журналу  «Фортуна», а попросту — побеседовать со мной  о  самом сокровенном в ее жизни…

 

— Не сочтите это за нескромность, но,  наверное, моя биография начинается где-то на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, когда родились мои родители — отец Аббас Мирза Шарифзаде и мама — Марзия Давудова, известные всем  не просто как народные артисты Азербайджана, но и как корифеи азербайджанского театра, — сказала Франгиз  ханым. —

Я унаследовала от них столько огня и потребности к самовыражению, что не стать актрисой уже не могла. Конечно, я пришла на сцену значительно позже и не в те полные очарования и — одновременно — трагизма дни, когда их могучий талант  прокладывал дорогу национальному театру к сердцам  многочисленных зрителей, формировал  вкусы и мировоззрение  «масс», как тогда говорили, но в рамках своих возможностей несколько десятилетий вносила и свою лепту…

Многим известен  тот факт из биографии Франгиз Шарифовой, что уже в шесть лет отец вывел ее на сцену в роли сестры своего героя   Севяр  в спектакле «Октай Эльоглу». А вот сегодня она рассказывает мне, что  мама  и слышать не хотела,  чтобы  дочь стала актрисой — все превратности этой профессии она знала в деталях! Даже благословляя   поступление дочери в Хореографическое училище,  да  и  потом,  определяя ее по совету Узеира Гаджибекова   на вокальный факультет Азгосконсерватории,  говорила, что  учиться девочка будет «для себя» — ведь любой женщине нужны  хорошая осанка, умение двигаться и, конечно,  красиво петь, если уж  природа одарила ее голосом.

Франгиз  танцевать и петь для себя не могла — дома с братом и соседями  она  постоянно разыгрывала сцены именно для «публики»: сооружала декорации из занавески, делившей большую комнату на две,  выступала в ролях актрисы и режиссера — все в ней выдавало художественную натуру,  генетически  унаследовавшую от  великих актеров  божественный дар лицедейства.

 

— А сами они, ваши родители… Кто  наградил их  выдающимися способностями? — спрашиваю Франгиз  ханым.

— Кто знает?  Конечно же, природа! Давайте лучше я вам расскажу их биографии, а там уж  попробуем вместе ответить на этот вопрос…

— Моя мама,   Марзия Давудова  родилась 8 декабря 1901 года в Астрахани в семье мелкого торговца. В 15 лет она окончила русско-татарскую школу  «Экбал» и стала преподавать  русский язык  в младших классах своей же школы.  Тогда и проявилась в ней, может не совсем осознанная,  любовь к театру — она  много и охотно  читала и с воодушевлением  декламировала  стихи, восхищая  окружающих  голосом красивого тембра, выразительными жестами.  Это и привело ее в местный драматический кружок.

Вот там-то и открыли ее  Гусейн Араблинский и Аббас Мирза Шарифзаде. Приехав  на гастроли  в Астрахань  с труппой Азербайджанского  драматического театра, они обратили внимание на статную 17-летнюю девушку-мусульманку с красивым тембром голоса,  с врожденными артистическими манерами и поэтичной душой,  ставшую ярким украшением самодеятельного спектакля. Так судьба Марзии и была решена: ее пригласили  в Баку,  где женщинам только — только  начинала открываться  дорога на сцену.

Правда, по семейным обстоятельствам воспользоваться приглашением Марзия смогла не сразу и  приехала в Баку лишь в 1920 году. Здесь она узнала, что год назад  был расстрелян Г.Араблинский.  В театр ее принял  Аббас  Мирза Шарифзаде и начался для обоих из них период необыкновенного творческого подъема и … огромной человеческой любви.

В то время  Аббасу Мирзе Шарифзаде  шел 32-й год. У него уже была семья — в 1922 году родился сын  Эртогрол, а в 1923 -м —  сын Каратай — оба названные в честь  персонажей, которых отец исполнял в спектаклях.  Но это не помешало ему оформить брак с восходящей звездой азербайджанского драматического театра Марзией  Давудовой,  благодаря чему в 1924 году родилась и я.  Меня, кстати, тоже назвали именем героини спектакля  Джафара Джабарлы «Огтай Эл оглу».

— Они прожили вместе долго и счастливо?

— Счастливо? Пожалуй — да! Но не долго…

— Известно, что в 1937 году его арестовали… Как вы восприняли это — в те годы вы уже многое понимали по-взрослому…

— О, если бы все было так просто! Путь моей семьи был значительно более сложным. Вместе мои родители прожили всего лет  пять, а  в 1928 году расстались. Помню одну из  сцен их ссоры — возможно, последнюю, когда папа уходит из комнаты  в дверь парадной дома  на Карантинной улице (ныне улица имени Ази Асланова), а я — на руках у мамы — плачу и тяну к нему ручонки…

— Это был серьезный конфликт?

—  Думаю, что — да. Как я потом поняла, это была серьезная ревность. Мама говорила, что может простить и холод, и голод, но не это.

— Папа подавал повод?

— Не то слово! Представьте, за ним ходили толпы поклонников! После спектакля у подъезда театра его встречала огромная толпа  восторженных зрителей. Бывало, они  выпрягали лошадей из фаэтона и  катили   его сами до дома любимейшего актера — так в те времена почитали  театр и его служителей!

— Но то были поклонники-мужчины — при чем тут ревность?

—  О, не  заблуждайтесь! Женщины, в том числе и те, которые носили чадру,  не отставали от мужчин в проявлении  чувств к любимым актерам… И потом вокруг были и коллеги женского пола, а он человек влюбчивый…

— Да, устоять, наверное, было не просто. Скажите, как вообще актерам приходится  искренним образом играть любовь на сцене, перед тысячами  зрительских глаз? Нужно ли для этого  испытывать какие-то чувства к  партнерам?

— Весьма желательно! Но уж с человеком, которого не уважаешь, дуэт не получится ни в коем случае.

— А что делать, если  такой подходит по амплуа, если его выбрал режиссер?

— Я найду повод отказаться. Да и все уважающие себя актрисы поступают также.

— Получается, что  актеры всегда оказываются на грани измены своим партнерам по жизни?

— Скорее редко, но не застрахованы. Тут тонкая материя… И опасная. Как и вся актерская профессия вообще.

— Так случилось и с вашими родителями?

— Пожалуй,  именно так.  Много позже,  впервые  взявшись за  режиссерскую работу в кино, Аббас Мирза Шарифзаде  поручил  Марзие Давудовой роль  Сарры в фильме «Игра в любовь», где  от имени своей героини  она скажет партнеру Исмаилу Эфендиеву: «зачем жить вместе, когда ушла любовь?» И еще: » Расставшись,  люди должны сохранять человеческие отношения,  если, конечно, они … люди».

Расставшись с Аббасом  Мирзой Шарифзаде,  мама два года была одна, а потом вышла замуж. Тоже  за выдающегося актера — Ульви Раджаба. Поженившись, они уехали в Тбилиси. В апреле 1931года  у них родился сын Рауф, а к началу сезона — в сентябре —  мы все возвратились в Баку, и  они продолжили работать в своем театре.

Нет, все-таки интересно все тогда складывалось! Ульви Раджаб — аджарец, в Баку приехал, проработав  некоторое время в тифлисском театре. Он был женат на актрисе  Гамер Топурия, но детей у них не было.   Гамер ханум была интересной актрисой — помню, все восхищались тем, как у нее получалась роль Дильбяр в спектакле Джафара Джабарлы «Севиль». Когда Ульви женился на маме и родился Рауф,  Гамер ханым — представьте себе —  с удовольствием возилась с нами — детьми. Сколько себя помню, она шила мне модные платья, в том числе и то, в котором папа  впервые вывел меня на сцену, — в лакированных туфлях, с золотыми кудряшками…

— Но ведь и после развода Марзия ханум играла с Аббасом Мирзой во всех спектаклях?

— Конечно, играла! Ульви  Раджаб  был человеком романтического склада, за несколько лет пребывания на бакинской  сцене он тоже успел оставить глубочайший след в истории азербайджанского театра, но  у него было свое амплуа. Марзия Давудова — актриса, можно сказать, героического плана. Она мало играла Джульетту, не была Офелией, ее  героини —  Гертруда, леди Макбет…  Тут уж в партнеры ей подходил , конечно же,  Аббас Мирза — с ним  вместе они играли  в унисон,  как самые близкие люди,

в конце концов, как родители общей, горячо любимой дочери.

Знаете, несмотря на то, что мои родители официально развелись, я никогда не испытывала недостатка в их любви ко мне. Отец относился ко мне очень нежно, как любят дочерей  мужчины, уже имеющие сыновей. Он брал меня на гастроли, опекал, баловал — жаль, что жизнь его так рано оборвалась. Очень важно подчеркнуть, что  я никогда не разлучалась с моими  старшими братьями Эртогролом и  Каратаем. Они и младший Рауф — составили круг моего детского общения и притом в обстановке особой любви друг к другу, взаимопонимания.

Те годы вспоминаю как нечто лучезарное, теплое и, к сожалению, невозвратимое —   сейчас моих дорогих братьев  уже нет в живых. Тогда же!  В нашей квартире всегда было многолюдно.  Помню,  как день моего рождения  отмечал там весь коллектив театра, как подарили мне отрез на платье — тогда это было в известной мере событием. А как широк был круг интересов нас, детей, как многое  волновало и питало наше детское воображение! Ведь мы были детьми людей, которые всегда много читали, обсуждали прочитанное. Нас никогда не гнали  спать, чтобы «не мешали старшим»,   —  постигая особый мир человеческих  поступков и эмоций, они невольно вовлекали в этот мир и своих наследников.

Я никогда не променяла бы то духовное наследство, которое получили мы от родителей-бессребреников, на самые большие богатства  материального толка.

— Почему-то мне представляется, что вечно занятая актриса не имела возможности заниматься хозяйством,  и  быт в ее доме оставлял желать много лучшего. Ну, скажем, разбросанные вещи, на  уборку которых по местам вечно нет времени, еда в сухомятку,  на ходу брошенные  замечание и приказы детям — все как бы между прочим?..

— Я вас понимаю, но у нас, к счастью, все было не так. Во-первых,  моим воспитанием всегда занималась специальная няня — сначала немка, затем — полька.  А это  всегда — дисциплина, порядок,  чистота,  полноценное питание со всеми ритуалами и сервировкой.  Этому способствовало и то, что более 50 лет в нашем доме прожила Анна Павловна — вдова некоего весьма интеллигентного человека, которая была у нас как бы домоправительницей. Кстати, при  этом мама делала все, чтобы я не росла белоручкой,  от меня  требовали учиться готовить и сервировать стол,  поддерживать порядок, делать по дому все, что следует.  Это пригодилось на всю жизнь.

— А какой помните маму?

— Ой, всякой! Она работала очень много! Представляете,  актеры той плеяды нигде не учились — институтов или школ театрального дела в те времена не существовало.  Единственное образование, которое получил мой отец, — это школа его отца Расула бея, которую тот содержал в Шамахе.  Все, чего отец достиг,  обреталось огромными усилиями   практического труда.

То же самое и с мамой. Как сейчас вижу ее, ночами напролет учившую  тексты  ролей, вживающуюся  в образы разных там героинь — от королев до крестьянок. На ее тумбочке возле кровати всегда была куча самых разных книг.

— Ее успех был  безусловным,  творчество востребованным  до предела. Замечали ли вы в ней хоть какие-то признаки того, что сейчас называется звездной болезнью?

— Мама и звездная болезнь? Право, вы меня рассмешили… Мне было 40 дней, когда в нашем доме появилась Анна Павловна, о которой я  вам только что сказала. Муж этой женщины был капитаном корабля, и однажды, приплыв в Баку, он решил здесь поселиться. После его кончины Анна Павловна  40 лет (до 80 лет) прожила с нами как член нашей семьи. Так вот именно она была маминой портнихой. Мама  всегда была одета со вкусом, но очень строго. Единственная роскошь, которую она себе позволяла иметь, — шуба. Волосы всегда на прямой пробор, никакой косметики и обязательно… платок на голове. Всю жизнь!

— Наверное, и от дочери она требовала такой же строгости?

-Ой, не говорите! Мне  было 20 лет, когда она подарила мне какую-то заморскую губную помаду, предупредив, что воспользоваться ею мне будет почему-то разрешено  лишь через год, когда исполнится 21. Но мне очень трудно было ждать — все-таки студентка консерватории, вокруг подружки давно уже пользуются косметикой, и как-то я решилась накраситься — думаю, мама все равно не узнает. И что вы думаете? Только вышла  из подъезда, а она — навстречу! Заставила меня вернуться домой и сама терла мои губы чуть ли не до ран, пока убедилась, что следов помады на них не осталось!

— Такая вот строгость!

— Да… Она была депутатом Верховного Совета, народной артисткой, кумиром публики, но оставалась скромной женщиной.  Откуда  в ней брались бурные эмоции на сцене, я и не знаю.  Но это был шквал  весьма осознанных эмоций, и только близкие могли видеть, какой ценой все это давалось.

Конечно, процесс работы над ролью — дело интимное, но, готовясь показать результат этой работы  широкой публике, артист  может словно бы и не замечать окружающих. Мне не раз доводилось наблюдать, как  менялась жизнь  моей мамы, замечательного мастера азербайджанского театра Марзии Давудовой, когда она получала  все новые и новые роли.

Вчера нежная и добрая Джульетта,  сегодня она злая и грубая Кабаниха из «Грозы» А.Островского или коварная экспрессивная леди Макбет. Вслед за

утонченной аристократкой выходит на сцену в облике простой сельской женщины, а  революционерку Любовь Яровую в ее исполнении сменяет  махровая авантюристка Фанни Каплан.  Легко  перечислять имена этих персонажей, но как же трудно  было создавать столь разнообразные образы.

Для  Марзии Давудовой, как и для любой достойной актрисы, каждая роль  была экзаменом, испытанием, терзанием. Каждый раз  она заново училась ходить, слушать, смотреть и даже думать как ее героини. Она прорастала ролью, не расставаясь с ней,  и этот невидимый  процесс происходил круглые сутки, в том числе и бессонными ночами…

«Если человек выбрал себе профессию по призванию, он работает не только днем, — ежечасно, ежесекундно, даже тогда, когда спит, — говорил  французский писатель и философ Альбер  Камю.  Теперь,  уже на основе своего опыта, я домысливаю это  потрясающее изречение, чтобы сделать вывод о том, что полет актрисы  складывается из изнуряющей работы и бесконечной настройки организма.  Причем тело — это инструмент,  а его ведь надо  еще и   одушевить!

Но те муки — творческие муки, и  она воспринимала их,  как  и  полагается  воспринимать сладкие минуты творчества,  даже тогда, когда не зная ни сна ни отдыха — откуда только  брались силы!  А как это сделать, если на тебя, на твою психику свалилось огромное горе, способное  выбить из колеи самого сильного человека?

Да, мама  лишилась сна   совсем по другим причинам.  В те дни она, как и всегда прежде, работала,  выходила на сцену, радовала публику, однако о том, что творилось в ее душе,  можно было только догадываться.  Мы, дети, даже не знали, что она курит, а в те дни по утрам  видели  на тумбочке возле ее кровати пепельницы, полные окурков — следы  бессонных ночей.  А как могло быть иначе, если  на нее обрушилось огромное  горе?!

В феврале 1937 года  был арестован и, как выяснилось потом, очень скоро расстрелян  ее супруг Ульви Раджаб.

— Насколько  мне известно, ему инкриминировали то обстоятельство, что он учился в городе Константинополе — не более!

— Сейчас  в это трудно поверить,  однако  так было в те злополучные 30-е годы.  Не прошло и нескольких месяцев, как забрали моего отца — Аббаса Мирзу Шарифзаде — новое испытание для мамы:  хоть к тому времени они давно уже не были мужем и женой, но оставались не просто друзьями, а  очень  привыкшими друг к другу партнерами. И потом их связывал общий ребенок — такая потеря  давала ощущение того, что  из ее груди вырвали сердце…

— Какое же это было  преступление со стороны властей!

— Да,  не подберешь и слов, чтобы хоть в какой-то мере оценить это. Тем более, что потеря  касалась не только семьи. Это  был урон для всего азербайджанского искусства.

 

О творчестве и судьбе Аббаса Мирзы Шарифзаде  с болью писали многие — я  никого не удивлю, рассказав о том, как после спектакля в Азербайджанском драматическом театре за ним пришли  посланники тогдашнего КГБ;  как, уходя, он бросил остававшимся коллегам  многозначительную фразу  «мян гетдим», еще и не представляя,  каким  допросам и пыткам  в последующие месяцы его будут  подвергать приспешники  тоталитарного режима, чтобы получить  в общем-то и не нужные им  доказательства того, что сей человек якобы был не в ладах с советской властью и даже пособничал ее врагам.

Они отлично знали, что все это ложь, и  формальности ради  выбивали из него, причем под пытками,  какие-то признания, чтобы  для «очистки совести (как будто это в подобных условиях возможно) занести в протокол любую чушь,  на основании которой  расстрелян  человек.   На самом же деле этой власти не были нужны ни эти доказательства, ни сам актер — уж очень  большим влиянием  обладал он на публику,  был ее  любимцем и баловнем — такие, по глубокому убеждению коммунистических лидеров-недоучек и вандалов,  стране советов были не нужны. По их мнению  у подобных людей

был один путь — на расстрел, и они с легкостью убивали лучших людей планеты.

Подобная участь ждала и великого азербайджанского актера, и они не дрогнув, посягнули на его жизнь, не  ведая, на кого подняли свою кровавую руку. Расстреляли человека, который был гордостью нации, одним из лучших национальных лицедеев и  лучших представителей своего народа.

Не в обиду  современным театроведам  и  историкам театра  скажу, что так, как  проанализировал творчество  Аббаса Мирзы Шарифзаде  замечательный ученый Джафар Джафаров, о нем еще не сказал никто. Потому-то и  позволю себе привести здесь  пространную цитату — несколько выдержек  из его  книги, названной «Гордость театра»,  очень скромно изданной  Азербайджанским театральным обществом в 1963 году.

«Еще в юные годы я по много  раз смотрел  спектакли  с участием  Шарифзаде и  сейчас, спустя десятилетия, слышу его поразительно звонкий голос, бурную речь, богатую интонационными оттенками, — пишет Дж.Джафаров.- Его выход на сцену неизменно сопровождался долгими дружными аплодисментами всего зрительного зала. Его искусство всеми воспринималось как  нужное и важное для народа, для общества, ибо оно отражало подлинно  гуманистические идеалы…

Творческий диапазон  Шарифзаде отличался  необычайной широтой, он играл роли  разнообразные по характеру и стилю, его артистической палитре  известны почти все краски. Многим, наверное, не верится, что он играл в водевилях, выступал в комических ролях, одновременно поражая всех высоким искусством в самом строгом драматическом репертуаре, в сложнейших  трагедийных произведениях. Я уже не говорю о его незаурядных организаторских способностях и режиссерском таланте. Он ставил драматические и оперные спектакли, являлся  режиссером-постановщиком  кинофильмов…

При этом  Шарифзаде  прежде всего был актером, в котором самородок счастливо  сочетался с мастером, обладавшим  большой сценической культурой. Как актер он был больше, чем талант, это было явление, способное служить  выразителем художественного  сознания народа. Он снискал себе  огромную славу большого артиста школы Гусейна Араблинского».

— Согласитесь, трудно сказать о великом мастере более убедительно и исчерпывающе,- говорит Франгиз ханум, и я, полностью соглашаясь с ней,  пытаюсь хоть чуть-чуть представить себе тот генетический код, которым наградили родители эту женщину, на долю которой тоже выпало немало  актерских испытаний.

— Мои первые шаги на сцене связаны с Театром музыкальной комедии, если, конечно, не считать  ученические выступлении в концертах Бакинского хореографического училища рядом с одноклассницами  и  будущими знаменитостями — Лейлой Векиловой и Ириной Михайличенко, — продолжает Франгиз ханум.-  Многожанровые спектакли это театра, которые тогда было принято называть опереттами,  требовали от актеров, а тем более исполнителей главных ролей, не только вокального мастерства, но и умения легко танцевать, общаться с партнерами посредством весьма непростых диалогов. Мои героини — Гюльчохра в «Аршин мал алан»,  Баядера в «Баядере»,  Кето в «Кето и Коте», Дурна в «Дурна»  и другие  требовали одновременно быть  и певицей, и танцовщицей, и драматической актрисой,  умеющей в легкой, развлекательной форме доводить до зрителей и большие идеи, и неподдельные чувства…

— И при этом оставаться человеком со всеми  характерными именно ему чертами, общаться с окружающими, любить, создавать семью, вести дом, воспитывать детей — ведь все это было и у вас?

— Все это было и есть у меня. Хотя   не все шло гладко, но  в принципе  к сегодняшнему дню пришла  в согласии с собой. Наступил момент, когда Театр музыкальной комедии закрыли, но я перешла в Театр юного зрителя и, работая там, испытала немало  положительных эмоций. Это был другой стиль, другой материал и — естественно — другой зритель, но — поверьте — играть для них  героинь изысканного классического репертуара и наших современниц — женщин высокого духа и доброй души — было наслаждением, приносившим ощущение полной востребованности твоего творчества, твоего искусства.

Конечно, вышла замуж, имею двух сыновей и дочь, внуков. Думаю, не обделила их материнским  вниманием, хотя, конечно, театр — и не только  у меня — всегда забирал  много-много сил. Он же в какой-то мере и воспитывал.

Понимаете, в каждой роли должна быть душа — то есть человек весь без остатка, а попробуйте выкладываться, когда, как и у каждой женщины, у тебя дома проблемы — болеют дети, кто-то схватил тройку или муж задержался…  — И вы не знаете, где?.. Кстати, бывало такое?

— Еще бы! Мой муж в свое время окончил консерваторию, работал в Театре оперы и балета,  в разные годы возглавлял Театр музыкальной комедии и ТЮЗ и всегда очень нравился женщинам, да и сам   был непрочь  посмотреть на сторону… Поверьте, это нелегкое  испытание, но я как-то справлялась с этим. Вместе мы живем уже 54 года — значит, притерлись характерами — или это ничего не значит?

— Вам виднее, но по мне — это свидетельство того, что у вас все в порядке и в семье, и на работе.

— Вы думаете? Пожалуй! Я замечаю, что в последнее время  стала несколько

иной, чем была раньше. И думаю, что  все лучшее во мне — от родителей и от профессии. Сцена — она — знаете —  проверяет людей. И на талант, и на славу, и на порядочность, и на  чувство локтя.  А чувство локтя нужно не только на работе и в окружающей жизни, но прежде всего — по-моему — в семье.

На сцене идет такая концентрация энергии, что при малейшей неточности летишь как в пропасть — надо молниеносно сообразить, как  выбраться из положения, иначе в этот момент может порваться связь с ролью. Сейчас понимаю, что так же и в семье.  И вот прихожу к выводу, что мне в жизни очень повезло: благодаря родителям я стала актрисой, испытавшей большой успех и многие часы творческого вдохновения,  научившейся   быть разной  и владеть собой в самых экстремальных ситуациях. Но именно эта профессия, эта закалка  помогли оценить то счастье, которое  дает семья, тем более  такая, которую ты создала сама.

 

Наш  доверительный разговор с замечательной  азербайджанской артисткой Франгиз Шарифовой, позволивший нам погрузиться  в теплые и такие  бередящие душу ностальгические воспоминания,  затянулся. Но я отчетливо понимаю, что   мы лишь слегка коснулись тех вех, которые составляют большой, сложный, полный сомнений и успехов  творческий путь членов замечательной династии, членом которой она является.  Память хранит множество эпизодов — от деталей  до масштабных событий — о которых хотелось бы рассказывать и рассказывать. Здесь скажем  лишь главное: почитаем, любим и благодарны судьбе  за то, что  они есть в нашей жизни. Даже как память.

 

 

Автор Галина Микеладзе.